И без книг

И без книг
Альбер Камю Он до У нег Яркий свет отражался Лишь время от "Его зовут Томас А сейчас По щекам у После кино она С пригор Меня оглушал Как р -- Я заметил Я еще нем Мари научила Полиц Он спросил, большой А когда пришлось Я уже ко -- Д Я чувствовал, что Немного погодя приплыла Мы не сбавили Потом Раймон сказал: На горизонте прошел Он показался мне В ск Достал оттуда Но в тот д С арестантской стороны Другой мой Он-то и заговорил Она не узнала Тогда с м Судебный пристав Все лица Спрос На нем был Прокурор сказал, что Потом Сначала при Особенно в тех И дальше, продолжая И тут я Я корил с Так мне казалось Самым тяжким Зачем тогда я Священник, как Я хотел было Маленькая женщина-автомат Благодарю вас, Даже около Выиграли? Так Ах, Человек с тонкой Сколько преступлений Если мне иной В этом есть Неудивительно, что Но на утро Нет, мы любим На похор Я в изумлении Я обращался к Можете с ней Правда, я всегда Но прежде Мне все с Не хочу В от Впрочем, клятва, Я смеялся над В общем, Встретимся в одиннадцать Вот если бы Если сомневаетесь, Таким Богатство, дорогой друг, Правда, А умирающие порою Словом, А потом я Там уж не Вам, конечно, известно, Уж не зн Они, как говорится, Я понял Однако с тех К нес .. Нет И без книг Но в Афри Во всяком случае, Бавона в Больше всего Но так к Но я Но тут же Вы приедете, верно? Видите, какие
И без книг тоже -- я уже давно бросил читать. Когда-то у меня в доме полно было наполовину прочитанных книг. Отвратительная манера, такая же противная, как привычка иных привередников, которые отщипнут кусочек от паштета из гусиной печенки, а остальное выбрасывают вон. Впрочем, я теперь люблю только исповеди, но авторы этих исповедей пишут главным образом для того, чтобы ни в чем не исповедаться и ничего не сказать из того, что им известно. Когда они якобы переходят к признаниям, тут-то им и нельзя доверять: сейчас начнут подрумянивать труп. Поверьте мне, я в этой косметике разбираюсь. Ну, я сразу обрезал. Долой книги, долой и лишние вещи -- только строго необходимое, чтобы было чисто и отлакировано, как гроб. Кстати сказать, эти голландские постели жестки, как камень, а безупречной белизны простыни, благоухающие чистотой, подобны смертному савану. Вам любопытно познакомиться с моими приключениями, которые возвели меня в сан папы? Знаете ли, самые банальные обстоятельства. Хватит ли только у меня сил рассказать о них. Да, лихорадка, кажется, стихает. А события эти давние. Происходили они в Африке, где благодаря господину Роммелю заполыхало пламя войны. Я в нее не вмешивался, нет, не беспокойтесь. Я уже все покончил и с той войной, что шла в Европе. Конечно, меня мобилизовали, но я ни разу не был под огнем. Пожалуй, стоило пожалеть об этом. Может быть, это многое изменило бы. Французской армии я на фронте не потребовался. Меня только заставили участвовать в отступлении. Таким образом я снова увидел Париж и немцев. Меня соблазняла мысль о Сопротивлении -- о нем начали говорить как раз в тот момент, когда я открыл в себе чувство патриотизма. Вы улыбаетесь? Напрасно. Я сделал это открытие в коридорах метро, на станции "Шатле". В лабиринте переходов там заблудилась собака. Большая, шерсть жесткая, одно ухо торчит, другое обвислое, в глазах любопытство. Пес скакал, обнюхивал икры проходивших людей. Я люблю собак, всегда любил их верной, нежной любовью. Я подозвал этого пса, он заколебался, но, видимо, почувствовал ко мне доверие и, восторженно виляя хвостом, побежал на несколько метров впереди меня. И тут меня обогнал весело шагавший немецкий солдат. Поравнявшись с собакой, он погладил ее по голове. И пес без колебания пошел рядом с ним, так же радостно виляя хвостом, и исчез с этим немцем. Я почувствовал не только досаду, а лютую злобу к этому немецкому солдату -- и тогда я понял, что во мне заговорил патриотизм. Пойди собака за французом, я об этом и думать бы позабыл. А тут мне все представлялось, как этот симпатичный пес станет любимцем немецкого полка, и это приводило меня в ярость. Испытание было убедительное. Я пробрался в южную зону с намерением разузнать там о Сопротивлении. Но, получив на месте сведения, я заколебался. Движение показалось мне немного безрассудным и, прямо сказать, романтичным. А главное, думается, подпольная работа не соответствовала моему темпераменту и моей любви к высотам, овеваемым чистым воздухом. Мне казалось, что от меня потребуют ткать ковер в подземелье, ткать его долгие дни и ночи, а тупые негодяи придут и, обнаружив меня, сначала искромсают все мое рукоделье, потом потащут меня в другой подвал, будут там пытать и убьют меня! Я восхищался теми, кто оказался способен на этот подземный героизм, но сам не мог следовать их примеру. Тогда я переехал в Северную Африку, питая смутные намерения добраться оттуда до Лондона.

Хостинг от uCoz