| "Его зовут Томас Перес". И тут директор, улыбнувшись, сказал:
-- Вы, конечно, понимаете. Это было немного ребяческое чувство. Но они
с вашей мамой были неразлучны. В богадельне над ними подтрунивали, говорили
Пересу: "Эта ваша невеста". Он смеялся. Им обоим это доставляло
удовольствие. И надо сказать, смерть мадам Мерсо глубоко его опечалила. У
меня не хватило духу отказать ему. Но по совету врача, навещающего нас, я
ему запретил провести ночь s гроба.
Мы довольно долго молчали. Потом директор встал и, посмотрев в окно
кабинета, сказал:
-- Уже пришел из Маренго священник. Поспешил немного.
И тут директор предупредил меня, что придется идти пешком минут сорок
пять -- церковь находится в самой деревне. Мы вышли во двор. Возле морга
стоял священник и двое мальчиков -- певчие. Один из них держал в руке
кадило, а священник, наклонившись, уравнивал длину серебряных цепочек. Когда
мы подошли, священник выпрямился. Он назвал меня "сын мой" и сказал мне
несколько утешительных слов. Затем он вошел в морг, я последовал за ним.
Я сразу заметил, что винты на крышке гроба уже ввинчены и в комнате
стоят четыре человека в черном. Директор сказал мне, что катафалк ждет на
дороге. Священник начал читать молитвы. С той минуты все пошло очень быстро.
Люди в черном подошли к гробу, накинули на него покров. Священник, служки,
директор и я вышли из морга. У двери стояла незнакомая мне дама. Директор
представил ей меня: "Мсье Мерсо". Фамилии дамы я не расслышал, только понял,
что это медицинская сестра. Она без тени улыбки склонила свое длинное и
костлявое лицо. Мы расступились, чтобы пропустить гроб, двинулись вслед за
факельщиками, которые несли его, и вышли со двора богадельни. За воротами
ждал катафалк -- длинный, лакированный, блестящий ящик, похожий на
ученический пенал. Рядом застыли распорядитель процессии, маленький
человечек в нелепом одеянии, и какой-то старичок актерской внешности. Я
понял, что это мсье Перес. Когда гроб вынесли из морга, он снял свою
широкополую фетровую шляпу с круглой низкой тульей; на нем был черный костюм
(брюки штопором спускались на ботинки); черный галстук, завязанный бантом,
казался очень уж маленьким по сравнению с широким отложным воротником белой
рубашки; нос Переса был в черных точках, губы дрожали. Седые, совсем белые и
довольно пушистые волосы не закрывали ушей, и они поразили меня, эти уйти --
какие-то дряблые, почти без кромки да еще багрового цвета, который
подчеркивал мертвенную бледность лица. Распорядитель похорон назначил
каждому место. Впереди -- священник, за ним -- катафалк. По углам катафалка
-- четыре факельщика, за ним -- директор и я, а замыкали процессию
медицинская сестра и Перес.
В небе сияло солнце. Оно жгло землю, и зной быстро усиливался.
Почему-то мы довольно долго ждали, прежде чем тронуться. Я изнемогал от жары
в темном своем костюме. Перес надел было шляпу и снова ее снял. Немного
повернувшись, я смотрел на него. Директор сказал, что моя мать и этот Перес
часто прогуливались тут по вечерам в сопровождении сиделки и доходили до
самой деревни. Я посмотрел, какой пейзаж вокруг. Увидел ряды кипарисов,
поднимавшихся к небу над холмами, рыжую и зеленую долину, разбросанные в
ней, отчетливо видные домики -- и я понял маму. Вечерами эта картина, должно
быть, навевает чувство тихой грусти и покоя. |