| Тогда с меня сняли наручники.
Отперли дверь и ввели меня в загородку для подсудимых. Зал был набит битком.
Несмотря на опущенные шторы, солнце кое-где пробивалось, и от жары уже стало
трудно дышать. Окна не отворяли. Я сел, по бокам у меня встали жандармы, мои
конвоиры. И в эту минуту я заметил перед собою ряд незнакомых лиц. Все они
смотрели на меня: я понял, что это присяжные. Но не могу сказать, чем они
отличались друг от друга. У меня было такое впечатление, будто передо мною
сидят на скамье пассажиры трамвая и все эти безвестные люди с
недоброжелательным любопытством приглядываются к вошедшему, чтобы подметить
в нем какие-нибудь странности. Хорошо знаю, что это была дурацкая мысль: тут
обсуждали не какие-нибудь странности, а преступления. Впрочем, разница не
так уж велика. Однако мысль эта действительно мне явилась.
У меня еще и голова немного кружилась в этом душном запертом зале, где
набилось столько пароду. Я посмотрел на публику и не мог различить ни одного
лица. Кажется, я сначала не понял, что все эти люди пришли поглядеть на
меня. Обычно моя особа никого не интересовала. С некоторым трудом мне
удалось попять, что вся эта суматоха из-за меня. Я сказал жандарму: "Сколько
народу-то!" Он ответил, что всему причиной газетчики, и указал на группу
людей, стеснившихся у стола ниже трибуны присяжных. Он сказал: "Вон они". Я
спросил: "Кто?", и он повторил: "Газетчики". Оказалось, он знаком с одним из
журналистов, и тот, увидев его, направился к нам. Это был человек уже в
летах, приятной внешность, хотя лицо его подергивалось от нервного тика. Он
горячо пожал руку жандарму. И тогда я заметил, что все в зале отыскивали и
окликали знакомых, вели разговоры, словно в клубе, где приятно бывает
встретиться с людьми своего круга. Отчасти этим и объяснялось возникшее у
меня странное впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость. Однако
журналист, улыбаясь, заговорил со мной. Он выразил надежду, что все пройдет
хорошо для меня. Я поблагодарил его, и он добавил:
-- Мы, знаете ли, немного раздули ваше дело. Лето -- мертвый сезон для
судебной хроники. Только вот ваша история да отцеубийство представляют
некоторый интерес.
Затем он мне указал в той группе, из которой пришел, низенького
человечка, похожего на разжиревшего хорька и очень заметного по огромным
очкам в черной оправе. Он мне сказал, что это специальный корреспондент
большой парижской газеты.
-- Правда, он приехал не ради вас. Ему поручено написать о процессе
отцеубийцы, но заодно его попросили сообщить по телеграфу и о вашем деле.
Я опять чуть было его не поблагодарил. Но подумал, что это было бы
смешно. Он приветливо помахал мне рукой, и мы расстались. Потом ждали еще
несколько минут.
Появился мой адвокат, уже в мантии, окруженный своими собратьями. Он
направился к журналистам, обменялся с ними рукопожатием. Они перекидывались
шутками, смеялись, вели себя очень непринужденно до тех пор, пока в зале не
зазвенел звонок. Все сели на свои места. Мой адвокат подошел ко мне, пожал
мне руку и дал совет отвечать очень коротко на вопросы, которые мне будут
g`d`b`r|, ничего не говорить по своему почину и во всем положиться на него.
Слева от меня раздался шум отодвигаемого стула, и я увидел там
высокого, худого человека в красной мантии и в старомодном пенсне, в эту
минуту он садился, аккуратно оправляя свое судейское одеяние. Это был
прокурор. |