| Правда, я всегда
жил привольно и ощущал свою силу. И притом я чувствовал себя совершенно
свободным от обязательств перед другими людьми по той простой причине, что
всегда считал себя умнее всех, как я вам уже говорил, а также наделенным
более совершенными органами чувств; я, например, превосходно стрелял,
великолепно водил машину, был отличным любовником. Даже там, где легко было
убедиться, что я отстаю от других, например на теннисном корте, ибо в теннис
я играл посредственно, я не мог отказаться от мысли, что, будь у меня время
потренироваться, я превзошел бы чемпионов. Я видел в себе только
замечательные качества, этим объяснялись мое самодовольство и безмятежное
душевное спокойствие. Если я уделял внимание ближним, то только из
снисходительности, без всякого принуждения и поэтому еще больше заслуживал
похвалы и мог подняться еще выше в своей любви к самому себе.
Все эти истины и некоторые другие мало-помалу открылись мне после
знаменательного вечера, о котором я вам рассказал. Не сразу, нет, и сперва
не очень четко. Сначала нужно было, чтобы ко мне вернулась память.
Постепенно я стал все видеть яснее, разобрался в том, что знал. Раньше мне
всегда облегчала жизнь удивительная способность забывать. Я забывал все, и
прежде всего свои решения. Войны, самоубийства, любовные трагедии, нищета
людей -- для меня все это не шло в счет. Конечно, я обращал на это внимание,
когда меня принуждали к тому обстоятельства, но, так сказать, из вежливости,
поверхностно. Порой я как будто горячо принимал к сердцу дело, совершенно
чуждое моей повседневной жизни. Но по существу оставался к нему равнодушен,
за исключением тех случаев, когда стесняли мою свободу. Как бы это сказать?
Все скользило. Да, все скользило по поверхности моей души.
Будем справедливы: случалось, моя забывчивость была похвальной.
Заметили вы, что встречаются люди, которые по заповедям своей религии должны
прощать и действительно прощают обиды, но никогда их не забывают? Я же
совсем не склонен был прощать, но в конце концов всегда забывал. И
оскорбитель, полагавший, что я ненавижу его, не мог прийти в себя от
изумления, когда я с широкой улыбкой здоровался с ним. Тогда он в
зависимости от своего характера восхищался величием моей души или же
презирал мою трусость, не зная, что причина куда проще: я позабыл даже его
имя. Мое великодушие объяснялось той самой природной ущербностью, которая
делала меня неблагодарным или безразличным к людям.
Итак, я жил изо дня в день, и одно было у меня на уме: мое "я", мое
"я", мое "я". День за днем -- женщины, день за днем -- благородные речи и
блуд, будничный, как у собак; но каждый день я был полон любви к себе и
крепко стоял на ногах. Так и текла жизнь, очень поверхностная, вся, так
сказать, в словах, ненастоящая. Столько книг, но они едва перелистаны,
столько друзей, но им едва отдаешь крохотную частицу сердца, столько женщин,
но как мимолетны эти связи! Чего я только не вытворял от скуки и в поисках
развлечений! Женщины, живые люди, шли за мною, пытались ухватиться за меня,
но ничего у них не получалось, к несчастью. К несчастью для них. Ведь я-то
быстро их забывал. Я всегда помнил только о себе.
Постепенно, однако, память ко мне вернулась. Нет, я сам обратился к
ней, и тогда воскресли воспоминания, долго ожидавшие меня. |