Однако с тех

Однако с тех
Альбер Камю Он до У нег Яркий свет отражался Лишь время от "Его зовут Томас А сейчас По щекам у После кино она С пригор Меня оглушал Как р -- Я заметил Я еще нем Мари научила Полиц Он спросил, большой А когда пришлось Я уже ко -- Д Я чувствовал, что Немного погодя приплыла Мы не сбавили Потом Раймон сказал: На горизонте прошел Он показался мне В ск Достал оттуда Но в тот д С арестантской стороны Другой мой Он-то и заговорил Она не узнала Тогда с м Судебный пристав Все лица Спрос На нем был Прокурор сказал, что Потом Сначала при Особенно в тех И дальше, продолжая И тут я Я корил с Так мне казалось Самым тяжким Зачем тогда я Священник, как Я хотел было Маленькая женщина-автомат Благодарю вас, Даже около Выиграли? Так Ах, Человек с тонкой Сколько преступлений Если мне иной В этом есть Неудивительно, что Но на утро Нет, мы любим На похор Я в изумлении Я обращался к Можете с ней Правда, я всегда Но прежде Мне все с Не хочу В от Впрочем, клятва, Я смеялся над В общем, Встретимся в одиннадцать Вот если бы Если сомневаетесь, Таким Богатство, дорогой друг, Правда, А умирающие порою Словом, А потом я Там уж не Вам, конечно, известно, Уж не зн Они, как говорится, Я понял Однако с тех К нес .. Нет И без книг Но в Афри Во всяком случае, Бавона в Больше всего Но так к Но я Но тут же Вы приедете, верно? Видите, какие
Однако с тех пор не хватает мыла, а так как носы у нас грязные, то мы их друг другу вытираем. Все пакостные, все наказанные, а туда же, плюем на провинившихся, и хлоп -- в каменный мешок! Давай, кто кого переплюнет, вот и все. Я вам сейчас открою большой секрет, дорогой мой. Не ждите Страшного суда. Он происходит каждый день. Нет, не беспокойтесь, я озяб немножко, оттого и дрожу. Такая сырость проклятая! Да мы уже и подплываем. Стоп! Нет-нет, вас пропускаю вперед. Но только не уходите, пожалуйста, проводите меня немножко. Я еще не кончил, надо продолжить. А продолжать-то как раз и трудно. Погодите, вы знаете, за что его распяли -- того самого, о ком вы, может быть, думаете в эту минуту? Разумеется, было много причин. Всегда найдутся причины для того, чтобы убить человека. И наоборот, невозможно оправдать помилование. Преступление всегда найдет защитников, а невиновность -- только иногда. Но, помимо тех причин, какие нам усердно объясняли в течение двух тысяч лет, была еще одна важная причина этой ужасной казни, и я не знаю, почему ее так старательно скрывают. Истинная причина вот в чем: он-то сам знал, что совсем невиновным его нельзя назвать. Если на нем не было бремени преступления, в котором его обвиняли, он совершил другие грехи, даже если и не знал какие. А может быть, и знал? Во всяком случае, он стоял у их истока. Он, наверно, слышал, как говорили об избиении младенцев. Маленьких детей в Иудее убивали, а его самого родители увезли в надежное место. Из-за чего же дети умерли, если не из-за него? Он этого не хотел, разумеется. Перепачканные кровью солдаты, младенцы, разрубленные надвое, -- это было ужасно для него. И конечно, по самой сущности своей он не мог их забыть. Та печаль, которую угадываешь во всех его речах и поступках, -- разве не была она неисцелимой тоской? Он ведь слышал по ночам голос Рахили, стенавшей над мертвыми своими детьми и отвергавшей все утешения. Стенания поднимались во мраке ночном, Рахиль звала детей своих, убитых из-за него, а он-то, он был жив! Он знал все сокровенное, все постигнул в душе человеческой (Ах! Кто бы мог подумать, что иной раз не так преступно предать смерти, как не умереть самому!), он день и ночь думал о своем безвинном преступлении, и для него стало слишком трудно крепиться и жить. Лучше было со всем покончить, не защищаться, умереть, чтобы не сознавать себя единственным уцелевшим, не поддаваться соблазну уйти куда-нибудь в другое место, где его, может быть, поддержат. Его не поддержали, он на это возроптал, и тогда его стенания подвергли цензуре. Да-да, кажется, это евангелист Лука выкинул из текста его жалобный возглас: "Зачем ты покинул меня?" -- ведь это мятежный возглас, не правда ли! Живо, ножницы сюда! Заметьте, однако, что, если бы Лука ничего не вычеркнул, жалобу распятого едва бы заметили; во всяком случае, она не заняла бы большого места. А запрещение цензора превратило возглас в крик. Странно все устроено в мире. Но все равно тот, кто подвергся цензуре, не мог продолжать. Я, дорогой мой, знаю, что говорю. Было время, когда мне каждую минуту казалось, что до следующей минуты мне не дожить. Да, можно в этом мире вести войны, кривляться, изображая любовь, мучить своего ближнего, распускать павлиний хвост в газетах или просто-напросто злословить о своем соседе, занимаясь при этом вязаньем. Но в иных случаях продолжать свое существование, только продолжать, -- для этого надо быть сверхчеловеком. А ведь он, поверьте, не был сверхчеловеком. Он возроптал, он пожаловался на свои муки, и потому-то я люблю его, друг мой, люблю его, умершего в неведении.

Хостинг от uCoz