| Прокурор
сказал, что на основании показаний Мари на предварительном следствии он
навел справки о программах кинотеатров в вышеуказанный день. Он добавил, что
Мари, вероятно, сама сообщит сейчас, какая картина шла тогда. Почти
беззвучным голосом она и в самом деле сказала, что мы с ней смотрели фильм с
участием Фернанделя. Когда она кончила, в зале стояла мертвая тишина.
Поднялся прокурор, суровый, важный, и голосом, показавшимся мне
по-настоящему взволнованным, отчеканил, указывая на меня пальцем:
-- Господа присяжные заседатели, на следующий день после смерти своей
матери этот человек купался в обществе женщины, вступил с нею в связь и
хохотал на комическом фильме. Больше мне нечего вам сказать.
Он сел. В зале по-прежнему стояла тишина. И вдруг Мари разрыдалась и
закричала, что все это не так, все по-другому, что ее принудили говорить
совсем не то, что она думала, что она хорошо меня знает и что я ничего
дурного не сделал. Но по знаку председателя судебный пристав вывел ее, и
заседание пошло дальше. Вслед за Мари давал показания Массон, которого едва
слушали. Он заявил, что я порядочный человек и "скажу больше, честный
человек". Едва слушали и старика Саламано, когда он вспоминал, что я жалел
его собаку, а на вопрос обо мне и о моей матери ответил, что мне больше не о
чем было говорить с нею и поэтому я поместил маму в убежище для престарелых.
-- Надо понять, -- говорил Саламано, -- понять надо.
Но по-видимому, никто не понимал. Его увели.
Затем наступила очередь Раймона, последнего в списке свидетелей. Раймон
слегка кивнул мне и сразу же сказал, что я невиновен. Но председатель суда
заявил, что от него требуют не оценки моих действий, а изложения фактов.
Свидетель должен ждать вопросов и отвечать на них. Ему предложили уточнить,
каковы были его отношения с убитым арабом. Воспользовавшись случаем, Раймон
заявил, что покойный его возненавидел с тех пор, как Раймон дал пощечину его
сестре. Однако председатель спросил у него, не было ли у жертвы преступления
причины ненавидеть и меня. Раймон ответил, что я оказался на пляже случайно.
Тогда прокурор спросил, как случилось, что письмо, послужившее началом
трагедии, было написано мною. Раймон ответил, что это чистейшая случайность.
Прокурор возразил, что во всей этой истории слишком уж много взваливают на
случайность. Он пожелал узнать, случайно ли я не вступился за любовницу
Раймона, когда тот избивал ее, случайно ли я выступил свидетелем в
полицейском участке и случайно ли мои показания были даны в пользу Раймона
или я это сделал из любезности. Под конец председатель спросил, на какие
средства Раймон существует, и, когда тот ответил: "Я кладовщик", прокурор
объявил присяжным заседателям, что, как всем известно, этот свидетель --
профессиональный сутенер. А подсудимый Мерсо -- его сообщник и приятель. Суд
разбирает сейчас гнусную драму самого низкого пошиба, осложненную тем
фактом, что виновник ее -- чудовище в моральном отношении. Раймон хотел было
защитить себя, а мой адвокат выразил протест, но им обоим сказали, что надо
дать прокурору закончить выступление. Прокурор сказал:
-- Мне осталось добавить очень немного. Подсудимый был вашим другом? --
спросил он Раймона.
-- Да, -- ответил Раймон, -- он был моим приятелем.
Тогда прокурор задал и мне тот же вопрос. Я поглядел на Раймона, и он
не отвел глаз. Я ответил:
-- Да.
Прокурор повернулся к заседателям и провозгласил:
-- Тот самый человек, который на другой день после смерти матери
предавался самому постыдному распутству, совершил убийство по ничтожному
поводу, желая свести со своей жертвой счеты из-за грязного, мерзкого дела. |