Богатство, дорогой друг,

Богатство, дорогой друг,
Альбер Камю Он до У нег Яркий свет отражался Лишь время от "Его зовут Томас А сейчас По щекам у После кино она С пригор Меня оглушал Как р -- Я заметил Я еще нем Мари научила Полиц Он спросил, большой А когда пришлось Я уже ко -- Д Я чувствовал, что Немного погодя приплыла Мы не сбавили Потом Раймон сказал: На горизонте прошел Он показался мне В ск Достал оттуда Но в тот д С арестантской стороны Другой мой Он-то и заговорил Она не узнала Тогда с м Судебный пристав Все лица Спрос На нем был Прокурор сказал, что Потом Сначала при Особенно в тех И дальше, продолжая И тут я Я корил с Так мне казалось Самым тяжким Зачем тогда я Священник, как Я хотел было Маленькая женщина-автомат Благодарю вас, Даже около Выиграли? Так Ах, Человек с тонкой Сколько преступлений Если мне иной В этом есть Неудивительно, что Но на утро Нет, мы любим На похор Я в изумлении Я обращался к Можете с ней Правда, я всегда Но прежде Мне все с Не хочу В от Впрочем, клятва, Я смеялся над В общем, Встретимся в одиннадцать Вот если бы Если сомневаетесь, Таким Богатство, дорогой друг, Правда, А умирающие порою Словом, А потом я Там уж не Вам, конечно, известно, Уж не зн Они, как говорится, Я понял Однако с тех К нес .. Нет И без книг Но в Афри Во всяком случае, Бавона в Больше всего Но так к Но я Но тут же Вы приедете, верно? Видите, какие
Богатство, дорогой друг, -- это еще не оправдание преступника, но отсрочка, и то уж хорошо... Главное -- не верьте вашим друзьям, когда они будут просить вас говорить с ними вполне откровенно. Они просто надеются, что своим обещанием ничего от них не скрывать вы поддержите их высокое мнение о себе самих. Да разве откровенность может быть условием дружбы? Стремление установить истину любой ценой -- это страсть, которая ничего не пощадит и которой ничто противиться не может. Это даже порок, весьма редко чрезмерное правдолюбие бывает удобным, чаще всего это эгоизм. Так вот, если вы окажетесь в таком положении, не задумывайтесь: обещайте быть правдивым и лгите без зазрения совести. Вы удовлетворите желание друзей и докажете им свою привязанность. Это бесспорная истина, недаром же мы редко доверяемся тем, кто лучше нас. Скорее уж мы избегаем их общества. Чаще всего мы исповедуемся тем, кто похож на нас и разделяет наши слабости. Мы вовсе не хотим исправляться, не стремимся к самоусовершенствованию: прежде всего нужно, чтобы нас судили со всеми нашими слабостями. Нам хочется, чтобы нас пожалели и поддержали дух наш. В общем, мы хотели бы и не считаться виновными, и не стараться очиститься. В нас недостаточно цинизма и недостаточно добродетели. У нас нет ни силы зла, ни силы добра. Вы читали Данте? Правда? Вот черт! Вы, стало быть, знаете, как это у Данте? Ведь он допускает, что ангелы были нейтральными в распре между Богом и Сатаной. Он отводит им место в преддверии, так сказать в вестибюле своего ада. Мы с вами в вестибюле, дорогой друг. Терпение? Вы, разумеется, правы. Нужно набраться терпения и ждать Страшного суда. Но, к несчастью, нам некогда, мы торопимся. Так торопимся, что мне даже пришлось стать судьей на покаянии. Однако мне сначала нужно было привести в порядок свои открытия и уладить дело с насмешками моих современников. С того вечера, когда меня позвали к ответу -- а ведь меня действительно позвали, -- я обязан был ответить или по крайней мере поискать ответ. Это оказалось нелегко. Я долго блуждал наугад. Но этот постоянный хохот и насмешки научили меня яснее разбираться в себе и увидеть наконец, что я совсем не прост. Вы не улыбайтесь, эта истина не так уж элементарна, как кажется. Элементарными называют такие истины, которые человек открывает последними, -- вот и все. Как бы там ни было, но после долгого изучения самого себя я установил глубокую двуликость человеческой природы. Порывшись в своей памяти, я понял тогда, что скромность помогла мне блистать, смирение -- побеждать, а благородство -- угнетать. Я вел войну мирными средствами и, выказывая бескорыстие, добивался всего, чего мне хотелось. Я, например, никогда не жаловался, что меня не поздравили с днем рождения, позабыли эту знаменательную дату; знакомые удивлялись моей скромности и почти восхищались ею. Но истинная ее причина была скрыта от них: я хотел, чтобы обо мне позабыли. Хотел почувствовать себя обиженным и пожалеть себя. За несколько дней до пресловутой даты, которую я, конечно, прекрасно помнил, я уже был настороже, старался не допустить ничего такого, что могло бы напомнить о ней людям, на забывчивость которых я рассчитывал (я даже вознамерился однажды подделать календарь, висевший в коридоре). Доказав себе свое одиночество, я мог предаться сладостной, мужественной печали. Словом, у казовой стороны моих добродетелей всегда была менее привлекательная изнанка.

Хостинг от uCoz