| Яркий свет отражался от белых
стен, и мне резало глаза. Сторож ответил, что одну погасить нельзя, такая уж
проводка: или все лампы горят, или все погашены. Я почти уже и не обращал на
него внимания. Он вышел, потом вернулся, принес стулья, расставил их. На
один стул водрузил кофейник и горку чашек. Потом сел напротив меня, по
другую сторону гроба. Сиделка тоже пристроилась на стуле в углу,
повернувшись спиной ко мне. Я не видел, что она делает, но по движению ее
плеч и рук догадывался, что она вяжет. Было тепло, я согрелся от выпитого
кофе; в открытую дверь вливались запахи летней ночи и цветов. Должно быть, я
задремал.
Проснулся я от какого-то шороха. Со сна стены морга показались мне
невероятно сверкающей белизны. Вокруг не было ни малейшей тени, и каждая
вещь, каждый угол, все изгибы вырисовывались так резко, что было больно
глазам. Как раз тогда и пришли мамины друзья. Их было человек десять, и все
они бесшумно двигались при этом ослепительном свете. Вот они расселись, но
очень осторожно -- ни один стул не скрипнул. Я смотрел на них и видел так
четко, как никогда еще никого не видел, я замечал каждую складочку на их
лицах, каждую мелочь в одежде. Однако я не слышал их голосов, и мне как-то
не верилось, что это живые люди. Почти все женщины были в передниках,
стянутых в поясе, и от этого у них заметно выступал живот. Никогда раньше я
не замечал, какие большие животы бывают у старух. А мужчины почти все были
очень худые и держали в руках трости. Меня поразило то, что глаз на их
старческих лицах я не видел, -- вместо глаз среди густой сетки морщин
поблескивал тусклый свет. Пришельцы расселись, и большинство уставилось на
меня, шевеля едва заметными губами, провалившимися в беззубый рот, и неловко
кивали головой; я не мог понять -- здороваются они со мной или это у них
просто головы трясутся. Думаю, скорее, что они здоровались. Я обратил
внимание, что кивали они, усевшись напротив меня, справа и слева от сторожа.
На минуту мне пришла нелепая мысль, будто они явились судить меня.
Немного погодя одна из женщин расплакалась. Она сидела во втором ряду,
позади другой женщины, и мне было плохо ее видно. Она плакала долго,
всхлипывала, вскрикивала, и мне казалось, что она никогда не кончит.
Остальные как будто и не слышали ее. Они сидели понурившись, мрачные и
безмолвные, уставившись в одну точку: кто смотрел на гроб, кто на свою палку
или на что-нибудь еще. Та женщина все плакала. Меня это очень удивляло --
какая-то незнакомая старуха. Мне хотелось, чтобы она перестала. Но я не
решался успокаивать ее. Сторож наклонился и заговорил с ней, но она
отрицательно покачала головой, что-то пролепетала и опять стала плакать и
равномерно всхлипывать. Тогда сторож обошел гроб и сел рядом со мной. Он
долго молчал, потом сообщил, не глядя на меня: "Она была очень дружна с
вашей матушкой. Говорит, что покойная была здесь единственным близким ей
человеком и теперь у нее никого нет".
Прошло много времени. Плакавшая женщина все реже вздыхала и
всхлипывала. Зато громко шмыгала носом. Наконец она умолкла. Сон у меня
прошел, но я очень устал, да еще болела поясница. Теперь мне было тяжело,
что все эти люди молчат. |