| Я еще немного выпил вина. Раймон закурил сигарету и
открыл мне свой замысел. Ему хотелось написать ей письмо, "такое, чтобы в
нем и шпильки были и нежность -- пусть она пожалеет, зачем все кончилось". А
потом, когда она придет к нему, он с нею ляжет и "как раз под самый конец
плюнет ей в рожу" и выставит за дверь. Я нашел, что это действительно будет
для нее наказанием. Но Раймон сказал, что он, пожалуй, не сможет сочинить
такое письмо, и вот решил попросить меня написать. Я промолчал; тогда он
спросил, не затруднит ли меня сделать это сейчас же, и я ответил, что нет,
не затруднит.
Тогда он встал, выпив предварительно стакан вина. Отодвинул в сторону
тарелки и остатки простывшей колбасы, которую мы не доели. Тщательно вытер
тряпкой клеенку на столе. Взял из ящика ночного столика листок бумаги в
клетку, желтый конверт, красненькую деревянную ручку и квадратную
чернильницу с лиловыми чернилами. Когда он сказал мне имя той женщины, я
понял, что она арабка. Я написал письмо. Писал наудачу, но старался угодить
Раймону, так как у меня не было причин обижать его. Написав, я прочел письмо
вслух. Раймон слушал, покуривая сигарету, и кивал головой. Он попросил меня
еще раз прочесть письмо. Остался вполне доволен.
-- Я так и думал, что ты знаешь жизнь.
Сначала я не обратил внимания, что он уже говорит мне "ты". Заметил и
поразился только, когда он сказал:
-- Ну, теперь ты мне настоящий приятель.
Он повторил эти слова, и я сказал: "Да". Мне ведь безразлично a{kn, что
я стал его приятелем, а ему, по-видимому, очень этого хотелось. Он заклеил
конверт, и мы допили вино. Потом мы некоторое время курили, но уже не
разговаривали. На улице стояла тишина, слышно было, как прошуршали шины
проехавшего автомобиля. Я сказал: "Уже поздно". Раймон согласился со мной и
добавил: "Быстро время проходит" -- в известном смысле замечание верное. Мне
хотелось спать, но трудно было подняться и уйти. Вероятно, у меня был
усталый вид, так как Раймон сказал мне: "Не надо раскисать". Я сначала не
понял. Тогда он добавил, что, как он слышал, у меня умерла мать, но ведь
рано или поздно это должно было случиться. Я тоже так считал.
Я встал, Раймон очень крепко пожал мне руку и сказал, что настоящие
мужчины всегда поймут друг друга. Выйдя от него, я затворил за собой дверь и
постоял в темноте на площадке. В доме все было спокойно, из глубокого
подвала тянуло на лестницу сыростью и чем-то затхлым. Я слышал только, как у
меня пульсирует кровь в жилах и звенит в ушах. Я не двигался. Но в комнате
старика Саламано глухо заскулила собака.
Всю неделю я хорошо работал; приходил Раймон, сказал, что послал
письмо. Два раза я был с Эмманюэлем в кино. Он не всегда понимает то, что
показывают на экране. Приходится ему объяснять. Вчера, в субботу, пришла
Мари, как мы с ней условились. Меня очень тянуло к ней. На ней было красивое
платье, в красную и белую полоску, и кожаные сандалии. Платье обтягивало ее
упругие груди, она загорела, и лицо у нее было очень свежее. Мы сели в
автобус и поехали за несколько километров от Алжира -- туда, где были скалы,
а за ними песчаный пляж, окаймленный со стороны суши тростником. Шел уже
пятый час дня, солнце пекло не так сильно, но вода была теплая, к берегу
лениво подкатывали длинные низкие волны. |