|
Ах, извините, мадам! Впрочем, она ничего не поняла. Как много кругом
народу, хотя час поздний, дождь льет не переставая уже несколько дней! К
счастью, существует джин, единственный проблеск света в этом мраке. Вы
чувствуете, как он зажигает в вас огонь, золотистый, с медным отливом? Люблю
вечерами ходить по городу и чувствовать, как меня согревает джин. Я хожу
целые ночи, мечтаю или без конца разговариваю сам с собой. Вот так же, как
нынче. вечером. Да-да. Боюсь, что я немножко ошеломил вас. Нет? Благодарю
вас, вы очень любезны. Но знаете, душа переполнена, и лишь только я открываю
рот -- текут, текут слова. К тому же сама страна вдохновляет меня. Я люблю
этот народ, толпы людей кишат здесь на тротуарах, стиснутые на малом
пространстве между домами и водой, окруженные туманами, холодной землей и
морем, над которым поднимается пар, как над стиральным баком. Люблю этот
народ, у голландцев двойственная натура: они здесь и вместе с тем где-то
далеко.
Ну да! Вот послушайте их тяжелые шаги по лоснящейся мостовой,
посмотрите, как грузно они лавируют между своими лавками, где полно
золотистых селедок и драгоценностей цвета палых листьев. Вы, конечно,
думаете, что они тут нынче вечером? Вы ошибаетесь, как и все, принимая этих
славных людей за племя синдиков и купцов, полагая, что они подсчитывают свои
барыши и свои шансы на вечную жизнь, а лирическая сторона их натуры
проявляется лишь изредка, когда, накрывшись широкополыми шляпами, они берут
урок анатомии. О, как вы ошибаетесь! Правда, они проходят около нас, и все
же взгляните -- где их головы? В красном или зеленом светящемся тумане,
который разливают неоновые вывески, рекламирующие джин и мятный ликер.
Голландия -- это сон, сударь, золотой и дымный сон, более дымный днем, более
золотой ночью, но и ночью и днем этот сон населен Лоэнгринами, такими вот,
как эти молодые люди, что задумчиво едут на своих черных велосипедах с
высокими рулями, похожих на траурных лебедей, которые непрестанно скользят
по всей стране вокруг морей, вдоль каналов. А люди мечтают в неоновой дымке
медного отлива, они кружат на одном месте, они молятся в золотистом фимиаме
тумана -- их уже нет с нами. Они унеслись в мечтах за тысячи километров -- к
Яве, к далекому острову. Они молятся гримасничающим богам Индонезии,
которыми украшены все их витрины и которые витают в эту минуту над нами, а
потом ухватятся, как тропические обезьяны, за вывески и за крыши,
расположенные лесенками, и сразу напомнят этим тоскующим колонистам, что
Голландия -- это не только торговая Европа, но и море, море, ведущее к
Сипанго и к тем островам, где люди умирают безумными и счастливыми.
Да что ж это я разошелся и произношу защитительную речь. Извините!
Привычка, сударь, призвание! Да и хочется мне, чтобы вы лучше поняли этот
город и сущность вещей! Ведь мы у самой их сущности. Вы заметили, что
концентрические каналы Амстердама походят на круги ада? Буржуазного ада,
разумеется, населенного дурными снами. Когда приедешь сюда из других мест,
то, по мере того как проходишь по этим кругам, жизнь, а значит, и ее
преступления становятся более осязаемыми, более мрачными. Мы здесь в
последнем кругу. В кругу тех... Ах, вы это знаете? Вот черт, все труднее
становится определить, кто вы такой! Но, значит, вы понимаете, почему я
говорю: средоточие мира находится именно здесь, хотя Голландия и расположена
на краю материка. |