| Я обращался к врачам, мне прописывали
всякие укрепляющие средства. Бывало, приободришься, а потом опять
раскиснешь. Жить стало невесело: когда какая-нибудь болезнь подтачивает
тело, сердце томит тоска. Мне казалось, что я отчасти разучился делать то,
чему никогда не учился, но так хорошо умел -- жить. Да, кажется, тогда-то
все и началось.
А знаете, нынче вечером я не в форме. Не клеится у меня рассказ. Право,
язык не ворочается, и все красноречие иссякло. Погода, должно быть,
виновата. Трудно дышать, воздух такой тяжелый, просто давит на грудь. А что,
если бы мы, дорогой соотечественник, вышли прогуляться по городу? Не
возражаете? Спасибо.
Как хороши нынче вечером каналы! Я люблю, когда ветер повеет над этими
стоячими водами, принесет запах листьев, которые мокнут в канале, и
похоронный запах, поднимающийся с баркасов, нагруженных цветами. Нет-нет, в
моей любви к этим запахам нет ничего извращенного, болезненного. Наоборот, я
сознательно стараюсь привыкнуть к ним. По правде говоря, я заставляю себя
восхищаться амстердамскими каналами. Но больше всего на свете я, знаете ли,
люблю Сицилию, она так прекрасна, когда видишь ее с высоты Этны, всю залитую
светом, видишь весь остров и расстилающееся внизу море. Ява тоже хороша, но
только в период пассатов. Да-да, я там побывал в молодости. Я вообще люблю
острова. Там легче царить.
Какой прелестный дом, взгляните. А две скульптуры, которые вы там
видите, -- это головы негров-невольников. Вывеска. Дом принадлежал
работорговцу. О, в те времена игру вели в открытую! Смелые были дельцы. Не
стесняясь, заявляли: "Вот мой дом, я богат, торгую невольниками, продаю
черное мясо". Можете вы себе представить, чтобы нынче кто-нибудь публично
сообщил, что он занимается таким промыслом? Вот был бы скандал! Воображаю,
каких слов наговорили бы мои собратья в Париже. В этом вопросе они
непоколебимы, они тотчас же выпустили бы два-три манифеста, а может, и
больше! Поразмыслив, я бы тоже поставил свою подпись под их протестами.
Рабство? О нет, нет! Мы против! Разумеется, мы вынуждены ввести его в своих
владениях или на заводах -- это в порядке вещей, но хвалиться такими делами?
Это уж безобразие!
Я хорошо знаю, что нельзя обойтись без господства и без рабства.
Каждому человеку рабы нужны как воздух. Ведь приказывать так же необходимо,
как дышать. Вы согласны со мной? Даже самому обездоленному случается
приказывать. У человека, стоящего на последней ступени социальной иерархии,
имеется супружеская или родительская власть. А если он холост, то может
приказывать своей собаке. В общем, главное, чтобы ты мог разгневаться, а
тебе не смели бы отвечать. "Отцу не смей отвечать". Вы знаете это
требование? Странное все-таки правило. Кому же нам и отвечать в этом мире,
как не тем, кого мы любим. Но в известном смысле это верное правило. Надо
же, чтобы за кем-то оставалось последнее слово. А то ты скажешь слово, а
тебе в ответ два, так спор никогда и не кончится. Зато уж власть живо
оборвет любые пререкания. Далеко не сразу, но все же мы поняли это. Вы, я
полагаю, заметили, что наша старуха Европа стала наконец рассуждать так, как
надо. Мы уже не говорим, как в прежние наивные времена: "Я думаю так-то и
так-то. Какие у вас имеются возражения?" У нас теперь трезвые взгляды.
Диалог мы заменили сообщениями: "Истина состоит в том-то и том-то. |