| А сейчас сверкает солнце,
дрожат струи горячего воздуха и весь этот пейзаж кажется бесчеловечным,
гнетущим.
Мы двинулись. И только тогда я заметил, что Перес прихрамывает.
Катафалк постепенно набирал скорость, и старик стал отставать. Отстал также
один из факельщиков и пошел рядом со мной. Меня удивило, как быстро
поднимается в небе солнце. Я вдруг заметил, как вокруг жужжат в поле
насекомые и шуршит трава. По щекам у меня стекал пот. Так как я приехал без
шляпы, то обмахиваться мог только носовым платком. Факельщик что-то сказал
мне, но я не расслышал его слов. Он вытирал свой голый череп носовым
платком, который держал в левой руке, а правой приподнимал tsp`fjs. Я
переспросил:
-- Что вы говорите?
Он повторил, указывая на небо:
-- Печет!
Я согласился: "Да". Немного погодя он спросил:
-- Кого хороните? Мать?
Я опять сказал:
-- Да.
-- Старая была?
Я ответил:
-- Не очень. -- Я не знал в точности, сколько маме лет.
Факельщик умолк. Обернувшись, я увидел, что Перес отстал шагов на сто.
Он старался догнать нас и торопливо ковылял, размахивая шляпой. Я посмотрел
также на директора. Он вышагивал с большим достоинством, не делая ни одного
лишнего жеста. У него выступили на лбу капли пота, но он не вытирал их.
Мне казалось, что процессия движется еще быстрее. Вокруг была все та же
долина, залитая солнечным светом. Сверкание неба было просто нестерпимым.
Некоторое время мы шли по недавно отремонтированному отрезку шоссе. Солнце
расплавило асфальт. Ноги вязли в нем, оставляли глубокие следы в его
блестящей мякоти. Над катафалком покачивался клеенчатый цилиндр кучера, как
будто сделанный из этой черной смолы. У меня немного кружилась голова --
вверху синева неба и белые облака, внизу -- чернота, только разных оттенков:
развороченная липкая чернота асфальта, тусклая чернота траурной одежды,
блестящая чернота лакированного катафалка. А тут еще солнце, запах кожи и
конского навоза от упряжки, тянувшей катафалк, запах лака, запах ладана,
усталость после бессонной ночи -- право, у меня все поплыло в глазах и в
мыслях. Я еще раз обернулся, и мне показалось, что Перес где-то
далеко-далеко в дымке знойного дня, а потом он совсем исчез. Я поискал его
взглядом и увидел, что он сошел с дороги и идет полем. Впереди, как я
заметил, дорога делала поворот. Я понял, что Перес, хорошо зная местность,
пошел кратчайшим путем, желая догнать нас. На повороте ему это удалось.
Потом мы опять его потеряли. Он снова пошел полем -- и так было несколько
раз. А я чувствовал, как у меня от прилива крови стучит в висках.
Дальше все развернулось так быстро, так уверенно и естественно, что
совсем не задержалось в памяти. Помню только, что у въезда в деревню
медицинская сестра заговорила со мной. У нее был удивительный голос, совсем
не вязавшийся с ее лицом, мелодичный и теплый. Она сказала:
-- Если идти потихоньку, рискуешь получить солнечный удар. Но если идти
очень уж быстро, разгорячишься, а в церкви прохладно и можно простудиться.
Она говорила верно. Но выбора не было. У меня сохранились еще кое-какие
обрывки воспоминаний от этого дня, например лицо Переса, когда он в
последний раз догнал нас около деревни. |